Академик Б. М. Бим-Бад: «Оркестр, суд и спорт — признаки идеальной школы»
По образному выражению академика Бим-Бада, российские дети используют школу – как медведи велосипед. Ездят, но плохо. Приходится удивляться, что они хоть как-то могут крутить педали. А ведь возможна другая школа – в которой ученик не верит учителю на слово, а вместе с ним ищет истину. В которой не нужно устанавливать дисциплину и устанавливать правила, потому что дисциплина становится внутренней потребностью каждого школьника. Которую невозможно обвинить в оторванности от жизни, потому что она и есть – сама жизнь. Когда Борис Михайлович, теоретик и практик образования, рассказывает о том, какой должна стать школа будущего, он настолько харизматичен и убедителен, что не остается сомнений: золотой век среднего образования не за горами.
Борис Михайлович Бим-Бад
российский педагог, академик Российской академии образования, доктор педагогических наук, профессор. В 1964 году окончил исторический факультет МПГУ им. В.И. Ленина. Преподавал литературу, историю, искусство перевода, обществоведение. Работал со слепоглухими студентами психологического факультета МГУ в детском доме для слепоглухих в Загорске. Основоположник новой науки – педагогической антропологии. Создатель «Российского открытого университета», преобразованного позже в «Университет Российской академии образования». Член Московского отделения Союза писателей России. Увлекается поэзией. Женат. Дедушка троих внуков.
По заказу «стальных королей»
Борис Михайлович, сколько себя помню – на всех уровнях обсуждается вопрос реформирования школы, ее гуманизации, индивидуального подхода к ученику. И все как-то не очень получается. А между тем своей школой, которую закончила еще в Советском Союзе, я вполне довольна. И я знаю многих людей, которые считают, что надо не придумывать новые концепции, а вернуться к старой доброй советской школе.
Нет ничего удивительного в том, что вам нравилась ваша школа. Ведь это было начало вашей жизни, когда все вокруг прекрасно и окрашено яркими красками, когда чувства еще не притупились, и от самых простых вещей вы испытываете радость. Есть и вторая, очень серьезная причина, по которой многие довольны школой, в которой учились. Человек рассуждает примерно так. «Вот меня учили и воспитывали так-то и так-то. Смотрите, какой я вырос! Не самый плохой человек, правда? Пусть и моих детей учат так же, как учили меня, чтобы они получились не хуже, чем я». И вот эта психология воспроизводства того способа обучения и воспитания, через которое прошел сам человек, — это очень мощная консервативная сила, которая сдерживает прогресс образования. На самом деле, люди в большинстве своем мало что знают о том, что существуют другие школы, другие системы обучения, другие методы, другие учебные предметы.
Да можно ли придумать в системе образования что-то принципиально новое! Испокон веков учитель собирал учеников и открывал им какие-то истины о мире, в котором им предстоит жить. Что тут вообще можно изобрести?
Еще в Древней Индии, задолго до возникновения более близкой нам античной культуры, существовали университеты, где профессора читали лекции, проводили семинары, занятия, диспуты – это была высочайшая культура! Но та школа, которую хорошо знаете вы, возникла сравнительно недавно. Я говорю о системе образования, при которой школа стала общедоступной, обязательной, стандартизированной, якобы бесплатной и контролируемой государством от и до.
Так ведь всеобщее бесплатное обязательное среднее образование по сей день считается культурным завоеванием цивилизации.
Я так не считаю. И это глубокое заблуждение, что систему обязательного среднего образования изобрели Каменский или Песталоцци. Эта система родилась из необходимости освободить женщину от ее обязанностей по воспитанию детей, чтобы она могла работать на фабрике. В середине XIX века сталелитейные магнаты с помощью двух замечательных джентльменов Эндрю Белла и Джозефа Ланкастера обнаружили, что можно собирать детей обоего пола в школах, освобождая рабочие руки родителей для не шибко высокооплачиваемого труда, и тем самым дать импульс развитию промышленного производства. Сначала они подбили английское правительство, а потом и большинство других правительств мира на принятие закона о всеобщем и к тому же бесплатном образовании. Хотя на самом деле образование оплачивалось теми, кто работал на этих фабриках, — налогами и прибавочной стоимостью. К слову, родителям этот закон тоже понравился, потому что они могли быть уверены, что за их детишками присматривают и попутно чему-то учат. Так что история современной массовой государственной школы началась в Англии в 1870 году. В этих школах готовили будущих работников для фабрик – послушных и исполнительных. И поскольку назревало глобальное военное противостояние, в детское сознание внедрялась любовь к своему отечеству и ненависть к другим, соседним отечествам. То есть пока «стальные короли» готовили свой бизнес на крови, называемый Первой мировой войной, в школах воспитывалось «пушечное мясо».
А разве школа не должна выполнять социальный заказ?
Если мы говорим об идеальной школе, о школе будущего, то заказчиком должно выступать отнюдь не государство. В идеале школа создается общиной, это она приглашает учителя, чтобы он помог данной общине подготовить кадры для самой себя – для тех видов деятельности, которые в ней процветают. Иногда это ремесленное производство, промышленное, а если это, например, Силиконовая долина, то и школа ей нужна сверхинтеллектуальная и технологически продвинутая. И учитель получает деньги, отвечая на этот заказ, и одновременно приноравливает обучение к индивидуальным способностям детей. Когда-то великий естествоиспытатель Александр фон Гумбольт, имя которого носит Берлинский университет, писал в своих теоретических работах: функция государства – защищать своих граждан от внешнего врага и внутренних злоумышленников. А в школу оно не должно вмешиваться, это не его дело. Но мир не послушался Гумбольта, а создал государственную школу, чтобы как раз совать свой нос в формирование детей. Конечно же, такая школа неизбежно будет ограничивать способности и тормозить развитие человека, потому что какому же государству нужен умный подданный? Им же очень трудно управлять. Вот и глушатся детские таланты с помощью казарменной однородности.
«Потрясите арбузное дерево»
Все-таки советские школы не были совсем одинаковыми. А сейчас вообще – разные программы, разные учебники.
Программы разные, а суть не меняется. Представьте себе, кулинарный техникум в стране сумасшедших, который готовит будущих поваров, давая им попробовать разные блюда, но ни разу не вводя их на кухню, ни разу не показав, как готовятся эти блюда, какая бывает картошка, пока ее не пожарили, и на каком дереве эта картошка растет. Вы можете себе представить такое безумное заведение? Так вот, наша школа – именно такая. Ее цель приучить людей повторять слова учебника и учителя, можно даже их не переваривать, а потом на экзамене или ЕГЭ предъявлять результаты в виде запомнившихся слов, что на самом деле никому не интересно. Как не интересно запомнить на всю жизнь, в каком именно платье Наташа Ростова танцевала на своем первом балу. Содержание образования – вот в чем суть.
Так меняется же – компьютеры и интернет меняют реальность на наших глазах, и школа не остается в стороне.
Технологии — это внешнее, обслуживающее, не сущностное. Не так важно, пишет ли ученик авторучкой, гусиным пером или стилусом на глиняных табличках. А вот глубинная сердцевина, конечно же, должна совершенствоваться.
А ведь одно время в нашей стране была совсем другая система образования. Сразу после Октябрьской революции усилиями Крупской, ее друга Джона Дьюи и многих других великих людей создавалась совсем другая школа – неизвестная, непонятная, абсолютно иная. Это была школа труда, где дети познавали свойства мира, изготавливая разные предметы: вырезая, выпиливая, вышивая. Они изучали историю своей семьи, своего края, своей страны по источникам и документам, а не с чужих слов. Они учились тому, как творится мир культуры, как делается наука. В этой школе господствовал метод проектов, комплексный метод, над которым издевался Каверин в «Двух капитанах». Помните? «Тема урока – утка». А между тем это ценная и спасительная вещь – она отвечает природе ребенка, которому нужно показывать лошадь не по кускам, а целиком и лучше всего – в полете, в красоте! И все это было в той школе, которую уничтожил Сталин и его сатрапы. Сталин, конечно же, возрождал Российскую империю и планомерно уничтожал все следы революции вместе с самими революционерами, старыми большевиками. И в школе он восстановил все, как было до революции. Вот как он сам учился в духовном училище в Гори, а потом в семинарии в Тифлисе – вот также должны были учиться и все остальные. Зубрить наизусть, повторять за учителем, воспроизводить выученное на экзамене, и шаг влево, шаг вправо – расстрел. Таким образом, в 1932 году у нас была реставрирована система образования, которая в дореволюционной царской России подражала принятой в Пруссии. Так что вы в восторге от прусской школы конца XIX века.
C другой стороны, за счет того, что школа остается консервативным институтом, сохраняется преемственность образовательной традиции. И это важно с точки зрения семьи: я это делал, ты, мой сын, это делаешь – и нам с тобой есть, о чем поговорить, у нас общая база. А если мой ребенок идет в какую-то вычурную школу, где царят другие установки, есть риск, что мы с ним идейно разойдемся по параллельным вселенным.
Преемственность в культуре необходима. Но необходимо и новаторство. Если каждое новое поколение будет повторять предыдущее, — это значит, что мы с вами превратились в ксерокс: воспроизводим одно и то же, и в итоге все общество скатывается в стагнацию. Совершенно необходимо, чтобы жизнь обновлялась. Уже даже сильные мира сего, современные «стальные короли» потихонечку начинают понимать, что тупое воспроизведение очень старой школы чревато неприятностями. И хотя ужасно не хочется развивать массы, но по чуть-чуть приходится.
Тогда какой, по-вашему, должна быть школа?
Спасительная школа должна быть — не падайте в обморок! – разной. Не может быть школа – одинаковой. В этом вся суть дела. Потому что и дети разные, и интересы у них складываются разные. Но для развития их дарований нужно, чтобы у учителя было время, мотивация и возможность этим заниматься и свобода проявлять свое искусство. И никакими предписаниями, технологиями, методическими надзорами и электронными дневниками-журналами этой беде не помочь. Помочь может только свобода учителя, вера в него и помощь ему – прежде всего, материальная. Арабский историк XIV века ибн Хальдун, один из самых великих историков, когда-либо живших на Земле, изучая историю разных царств и самоуправляющихся городов, обнаружил, что те из них жили счастливее, богаче, сытнее и лучше защищали себя от врагов, в которых были лучшие учителя. И он же пришел к выводу, что обучение – это искусство, потому что эти средневековые учителя, как и другие ремесленники, хранили свои «ноу-хау», тайны своего методического искусства. Педагогика – не наука, это искусство. Она может опираться на науку, как и искусство врачевания. Но это все равно остается искусством, зависящим от специфического склада способностей человека, который учительствует.
Н. П. Богданов-Бельский «Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского»
Стало быть, хорошая школа – это школа, в которой работают хорошие учителя?
В условиях свободы и разнообразия школа сама соберет вокруг себя лучших учителей. И когда у нас есть разные школы, они будут конкурировать между собой со страшными завываниями и заклинаниями: «Идите к нам – у нас зверски преподают алгебру!» А другая должна вопить повсюду: «А у нас так готовят по агрохимии, что поля потом дают гигантские урожаи!» В каждой школе должна быть своя изюминка, она центрируется вокруг главных учителей – мастеров своего дела. И здесь школа приходит в столкновение с интересами чиновничества, которым для контроля нужно, чтобы все школы были абсолютно одинаковыми. Идеальной для бюрократов была бы такая система государственных школ, где бы в один и тот же день писали один и тот же диктант или рассматривали один и тот же цветок. Чиновники ужасно страдают, что не могут достигнуть этого идеала. И придумывают все новые и новые способы контролировать каждый вздох и шаг учителя, тем самым уничтожая возможность развивать природные дарования детей.
А вот эти ваши идеальные или просто очень хорошие школы – существуют?
Их на самом деле много. Иногда такие школы называют «привилегированными» — потому что они готовят не работников для фабрики, а будущих управителей мира. Есть несколько признаков, по которым такие школы можно узнать. Во-первых, в хорошей школе есть свой школьный оркестр, потому что оркестр — это модель жизни: каждый ведет свою партию, делает то, к чему способен, и то, что у него получается, одновременно прислушиваясь к ансамблю, к звучанию оркестра в целом. Кто-то в барабан бьет, кто-то в дудочку дует, кто-то первая скрипка. Во-вторых – в хороших школах большое внимание уделяется спорту, в особенности спортивным играм. Спорт учит играть по правилам, соревноваться без обмана, стремиться к победе и проигрывать, извлекая уроки из своего проигрыша. И совершенствоваться благодаря проигрышу. Третий момент – в таких школах существует истинное самоуправление, а не наше формальное, фальшивое, учащее притворяться. Школа сама превращается в самоуправляемую общину, которая является моделью улучшенного общества, где нет нужды убивать друг друга, где можно друг с другом сотрудничать для пользы всех и каждого. В таких школах даже есть свои суды, и каждый школьник может подать иск против любого ученика, учителя или даже против самого себя – если он недоволен собственным поведением. И его дело будет справедливо рассмотрено. В этих судах дети учатся, конечно, не сутяжничеству – они научаются понимать причины собственных поступков и поступков других людей. И все это не мешает ученикам ставить опыты по химии или решать задачки.
Так у нас в стране есть попытки разной степени успешности создать авторские и экспериментальные школы, где многое, если не все, из перечисленного вами присутствует.
Таких школ должно быть больше. Они должны стать заметными. И потом — вы можете себе представить, чтобы в современной российской школе произошла ситуация, которую я наблюдал в одной английской школе. Однажды ее ученик, совсем малыш, от горшка два вершка, подскребся в дверь директорского кабинета, вошел и обратился к директору: «Я точно не уверен, но там на речке, кажется, черная кряква!». И директор, который собрал в своем кабинете завучей, говорит: «Совещание подождет!», хватает камеру, садится на велосипед и вместе с юным орнитологом отправляется на речку, чтобы не упустить черную крякву – она редко сюда прилетает.
«Стригите газон 300 лет»
Для наших школ это, конечно, фантастика.
Школа сама задает свою систему благодаря интересам и способностям тех, кто ее создает. И, повторюсь, эту систему не должно создавать государство. Школы, которые я вам описал, действуют на протяжении 500, 600, 700 лет, как, например, школа, готовящая в Оксфорд или Кембридж. Это очень дорогие школы для сверхбогатых людей. У них есть свой вектор развития – они становятся все более демократическими. Началось с того, что в эти школы начали принимать талантливых ребят, даже из совсем простых семей. Вторая тенденция – принципы обучения в таких школах успешно перенимают школы для простого народа, которые за границей всегда были более разнообразными, чем наши.
Но у нас тоже есть частные школы, которые провозглашают все эти принципы индивидуального подхода и отклика на личный запрос.
Свободу тоже надо правильно понимать. Задача школы – отнюдь не следовать за малейшими желаниями ребенка, а подводить его к тому, чтобы он принимал правильные решения. Прав Руссо, сторонник свободного воспитания: «Да, я иду навстречу Эмилю, но и Эмиль хочет именно того, чего хочу я. Потому что я так организую обучающую среду, что я подвожу его к его желаниям». Например, к желанию изучать алгебру или иностранный язык. В привилегированных школах, о которых я говорю, царит строжайшая, абсолютно безжалостная дисциплина. Но это – самодисциплина. У одного венгерского директора школы спросили: «Как вы добились того, что дети на перемене, взявшись за руки, ходят на лужайке вокруг клумбы?» «А я не знаю, — ответил тот. — Они уже 300 лет так ходят».
«Стригите газон 300 лет – и он будет таким же прекрасным, как лужайка перед Букингемским дворцом».
Да! Школьные традиции дают самодисциплину. И потом – свобода выбора предполагает ознакомление с необходимостями. По какой-то случайности у тебя возник интерес к китайской живописи средних веков. Но тебе в жизни нужна и алгебра. Человек не может выбирать между тем, чего он не знает. Поэтому старт должен быть абсолютно одинаковым для всех.
Но если школы разные, обучают по разным программам, то как их ученики будут сдавать ЕГЭ?
Самое страшное в ЕГЭ то, что он единый. А ведь каждая школа должна иметь разные экзамены, но одну систему приведения результатов обучения, чтобы ребенок мог дальше продолжать учебу или переходить из одной школы в другую. Такие системы существуют, и это – основа школьного разнообразия. Давно придуманы гибкие системы аттестации. Например, с помощью юнитов, «единиц обученности». Неважно, что ты окончил – художественную школу или сельскохозяйственную. Но если у тебя было столько-то юнитов по теоретическим дисциплинам, столько-то юнитов практики – тебя без проблем принимают в вуз!
Так есть ли у России шанс получить, в конце концов, первоклассную школу, вернее – много прекрасных школ, если не для всех, то для большинства молодых граждан?
Я оптимист, но осторожный оптимист. Появление новых школ неизбежно, но сколько времени на это потребуется? Впрочем, вспомним Пушкина, который пророчествовал, что не пройдет и 500 лет, как в России появится шоссе. Но он ошибся – шоссе появились гораздо раньше. Очень надеюсь, что я ошибусь, и наша школа тоже гораздо раньше станет разнообразной, яркой и обращенной лицом к ребенку.
Источник